Олег Куваев. Очерк о предпоследнем романтике…

Алексей Федорчук
Апрель, 2011

Жанр производственного романа в советские времена пользовался большой популярностью — если не среди читателей, то среди издателей. Массовыми тиражами, да еще подчас и в переводах на двунадесяти языцы новой исторической общности — Советского народа, печатались талмуды о героическом труде сталеваров и плотников, колхозников и шахтеров, хлопкоробов и скромных партийных секретарей.

Кто читал погонные метры всей этой испорченной целлюлозы — сказать трудно. В свое время, одурев от безделия в Тернейской районной больнице, я выуживал листки одного из таких произведений (оно так и называлось — Арктический роман, и посвящено было героическому труду советских угледобытчиков на Шпицбергене, автора, увы, за давностью лет забыл) из … эээ… резервуаров для спецбумаги в больничном месте общественного пользования (о всяких там пипифаксах в те годы и не помышляли, обходясь достижениями советской полиграфии). В принципе, согласен, что для того романа именно там и было место — но уж больно читать хотелось, а нечего было…

Как ни странно, чаша сия обошла стороной одну из самых героических, по советским меркам, профессий — геологическую. Разумеется, и о разведчиках недр время от времени появлялись высокохудожественные социалистическо-реалистические произведения. На память приходит, например, Неотправленное письмо благополучно забытого автора, по которому даже был снят фильм, несколько лет назад его даже показывали на один из последних дней геолога, когда таковой еще полагался всенародным праздником.

И книга, и фильм полны героизма и самопожертвования на благо Социалистической Родины, каковые, героизм и самопожертвование, завершаются вполне успешно — то есть поголовным летальным исходом для участников. Что и не удивительно — каждая строка повести (и, следовательно, каждая сцена фильма) являют собой вопиющее нарушение всех существующих и несуществующих инструкций по технике безопасности, заслуживающее самых суровых оргвыводов. Поскольку я не могу допустить таких нарушений со стороны героев повести — а они тоже имели своих реальных прототипов, — то оргвыводы, в виде партийного и административного взыскания, лишения этапной премии, перевод на должность младшего техника с исполнением обязанностей, по справедливости следует применить к авторам повести и сценария…

Но такого рода произведения были редки и, в отличие от многотомных романов о сталеварах и плотников, известности не получили. Потому что те немногие геологи, которые брали в руки стило беллетриста, писали нечто совсем иное.

Например, Владимир Афанасьевич Обручев, академик, между прочим, взял и сочинил несколько фантастических и полуфантастических романов — Плутония, Записки кладоискателя, Путешествие в прошлое и будущее. И, конечно же, Земля Санникова, в существование которой он верил до конца своих дней.

Впрочем, история Земли Санникова, где сплелись судьбы геолога и полярника Эдуарда Васильевича Толля (остзейского барона, между прочим), его гидрографа Колчака, Александра Васильевича, будущего адмирала и Верховного правителя России, натурализовавшегося швейцарца Юлия Ивановича Бринера, финансировавшего как экспедицию Толля, так и плавания Колчака на вельботах в его поисках средь Новосибирских островов (кстати, Ю.И. Бринер — дедушка Юла Бриннера, исполнителя роли Криса в Великолепной семерке; ну и многих других ролей тоже) — это тема совершенно отдельного рассказа. ЕБЖ, как говаривал граф-пахарь, я его когда-нибудь напишу.

Были среди геологов-писателей (или, если угодно, писателей-геологов) и еще более научно-фантастические личности — Иван Антонович Ефремов, автор массы разножанровых произведений. Впрочем, речь я хочу вести не о геологах-фантастах, а о геологах — авторах вполне таких реалистических произведений, которые при желании можно было втиснуть в рамки советского производственного романа. Об Олеге Куваеве и Юрии Полухине.

Впрочем, и для разговора о Юре Полухине время еще не настало — хотя со дня его смерти прошло больше тридцати лет. Просто на будущее — если вам вдруг попадутся книжки (давно ставшие библиографической, как говорится, редкостью, и с тех пор не переиздававшиеся; но нынче в подъездах домов, подвергшихся капремонту, можно найти очень странные подборки изданий, предназначенных на выкидыш новыми хозяевами) — Посвящение в рыцари и Ветка багульника, не поленитесь их пролистать… Хотя и об этом я когда-нибудь напишу отдельно. По крайней мере, надеюсь — Юру мне посчастливилось немного знать лично.

Но для сегодняшнего разговора тема — это жизнь и творчество Олега Куваева (во, блин, сам заговорил, как совпис). Правда, сначала все равно придется вернуться чуть-чуть назад…

Надо сказать, что написать о нем я хотел очень давно. И даже придумывал названия — и, поверьте, перебрал много вариантов. Среди них были: и «Певец Территории», и «Летописец арктической геологии», и «Последний могиканин Дальстроя». Ни один из них не показался мне адекватным содержанию. Да и все они какие-то выспренние — не соответствующие личности героя повествования. Так что в конце концов я остановился на том, что вы видите в титуле этой страницы. И именно так — с многоточием. Потому что, хотя жизнь этого человека оборвалась более тридцати лет назад, его рассказы, очерки и единственный роман будут с нами — пока жива память о советской геологии. А, смею вас уверить, память эта умрет только вместе с нашей державой — потому что это все, на чем она, эта самая держава (за которую нам почему-то с упорством, достойным лучшего применения, всё предлагают обижаться) по сей день еще держится… В общем, как сказал однажды мой сын, тогда пяти лет от роду: мы ведь его помним — значит, он еще не совсем умер. Сказано это было о Юрии Визборе aka Визбор Иосиче — если интересно почтеннейшей публике, я когда-нибудь расскажу и о нем, — но слова эти приложимы и к Олегу Куваеву в не меньшей мере.

Ну а откуда взялся подзаголовок… В Территории один из персонажей говорит:

— Я предпоследний авантюрист.
— Почему предпоследний?
— Обидно, если я буду последним.

Так и в нашем случае: было бы очень обидно, если Олег Куваев оказался б последним романтиком в нашей истории. Правда, потом выяснилось, что это — скрытая цитата из Ремрка, коего я, к стыду своему, так и не осилил.

И еще одно маленькое отступление. Если вы наберете в Гугле словосочетание «Олег Куваев», первая страница результатов будет посвящена создателю Масяни. И лишь странице на второй-третьей, как повезет, вы наткнетесь на Территорию того Олега Куваева, о котором я говорю. Думаю, такие результаты не дают однозначного основания для вывода, что «Гугл рулит»…

А настоящий рассказ, сам по себе, нужно начать с конца — с рубежа 1973-1974 годов. Когда журнал «Наш современник» опубликовал в двух своих номерах роман Куваева Территория (журнальный вариант — потом было еще два книжных, и все они отличались друг от друга, местами — весьма существенно, на взгляд понимальщика). Не скажу, что эта публикация обеспечила Олегу всенародную славу, но (очень) широкую известность в (весьма) узких кругах — безусловно. Ибо большинство и свидетелей, и непосредственных участников описываемых событий тогда были живы…

А события, в масштабе страны (сиречь той самой пресловутой державы), происходили весьма значимые. Было это в годы 1957-1958. Золотая Колыма — валютный цех Родины, — начала явственно показывать своё дно. Слава коренных объектов близлежащих краёв (во исполнение подписки при получении формы допуска, об их названиях умолчу — хотя и разрабатываются они нынче совместными хрен знает с кем предприятиями) была в очень далеком будущем. А уж о том. что второй эшелон валютной обороны — золоторудные объекты незалежнейшых среднеазиатских республик, — окажутся в глубокой забугорщине, и помыслить не мог никто.

Плюс к тому нужно помнить — это было время проведения в жизнь исторических решений XX Съезда КПСС, на котором наш дорогой товарищ Хрущев, Никита Сергеевич (именно так — форма обращения «дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев» вошла в обиход съезда с XXIV-го — и, как вы понимаете, применительно к другому герою) развенчал Гения всех времен и народов. Читая Куваева, не след забывать, что все описанные им события происходят почти там же и почти тогда же, где разворачивались и сюжеты ряда из Колымских рассказов Варлама Шаламова.

Правда, вопреки впечатлениям от Территории, сам автор участником описываемых событий не был. В 1952 году он, подобно своему будущему лирическому герою, Сергею Баклакову, «восемнадцатилетним карикатурным Ломоносовым в пиджаке х/б и жутких ботинках» попадает в Московский Геологоразведочный институт ( далее в кавычках будут скрытые цитаты из Территории, цитирую по памяти, но за точность ручаюсь; если цитаты иного происхождения, указываю автора явно). Он «не лез вперед на собраниях», но к окончанию ВУЗа получил звание мастера спорта по беговым лыжам, «курс наук назубок, железное здоровье, отточенное шестью годами лыжных гонок, и распределение в никому не ведомый Северстрой, где были просторы для работы, карьеры и прочего».

Тут, правда, следует внести некоторые коррективы. Организация, именовавшаяся Олегом Северстроем (что бы враг не догадался, вероятно), существовала в реале. Называлась она — Комбинат особого типа, находилась в прямом подчинении… да хрен его сейчас разберёт, в чьём она прямом подчинении находилась. Можно лишь констатировать, что создателем именно этого комбината особого типа (а он был не один, хотя много их на необъятных просторах нашей Родины тоже не было) оказался знаменитый чекист Берзинь, возглавивший это дело по приказу Партии и Правительства в 1931, если эклер не подводит, году. Ну и как положено, благополучно расстрелянный где-то на рубеже 37-38-го (опять-таки, точной датой озабочиваться лениво).

А потом наступило время знаменитых Гаранинских расстрелов, «когда покойников штабеля укладывали на льды». Но это уже из Галича — и часть совсем другой истории. Историю же нашу я надеюсь продолжить.