Алексей Федорчук
Дело было в горах Киргизщины… В южной её части, а конкретно — на хребте на Алайском, вблизи от водораздела его. И были мы все членами партии, только не коммунистической, а Тепеликской, поисково-ревизионной, сокращённо — ПРП. Что не означало, будто мы там, в горах, ревизионистов искали. Потому как занимались мы ревизией ранее найденных рудных объектов. Но в основном — поисками объектов новых, содержащих самый презренный из металлов. Тот самый, из которого товарищ Ульянов в скобках Ленин обещал унитазы в общественных сортирах сделать. При коммунизме разумеется.
А пока Родине нашей презренный металл нужен был для других целей. И нужен очень — потому что идеологически подкованные алхимики, руководствуясь принципами диалектического материализма, научились из него Золото Партии делать. То самое, что потом то ли куда-то пропало, то ли его вообще не было.
Но киргизский металл презрений — сюжет для других рассказов. А нынешний посвящён эпизоду, когда его поиски неожиданно оказались совмещены с задачей, интересной как для целей геологического картирования, так и сугубо научных: определением взаимоотношений между гранитодными батолитами и щелочными интрузивами. Совмещены пространственно — ибо и поиски, и изучение соотношений можно было проводить на одном и том же участке, под водоразделом Большого Алая, на северном его склоне, чуть ниже Сурметашского ледника. От которого и получил название Сурметашский щелочной массив, очень для некоторых из нас интересный.
Вот нас туда и закинули вертолётом, и было нас четверо:
- Володя Насатович, начальник поискового отряда;
- Витя Ненахов, геолог;
- Коля Камша, студент геолфака Воронежского универа;
- автор этих строк, тогда тоже студент геолфака, только МГУёвого.
Высота — около четырех с полтиной километров. Плановых работ — примерно на неделю, может, дней десять. А поскольку закидывали нас вертолётом, харчём запаслись по полной программе, по принципу
идешь на неделю, запасай на месяц
Далее надо было отработать участки и потом спускаться вниз. Где нас должна была снимать машина.
Отработали как надо, с опережением самого оптимистического графика на пару дней. Проб набрали — до… ну матери того самого Кузьмы, кил по 40 на брата. Правда, остальной груз не особо тянул — две облегчённые палатки, спальники — пуховые, из посуды — псевдо-казанчик крылатого металла, банка консервная под чайник, кружки и ложки — тоже самого лёгкого из железов.
Вот только харчей осталось — вагон и маленькая тележка. И потому накануле выхода в обратный путь сели мы вечерком и приняли все меры по уничтожению излишков. Однако всё запасённое схарчить не смогли ни за ужином, ни на завтрак. Потому как и запасено было немножко больше, чем вдоволь, и работали опережающими темпами. Ну а харч бросить — привычка полевиков не позволяла, так что все остатки взяли с собой, вместе с камнями. И получилось уже не по сорок кил на брата, а по полцентнера с добавкой — а на выскогорье это не просто много, и не до того самого места, до которого доха достаёт. А прямо как до мамы японского городового.
Так что до точки, где машина нас должна ждать, дотащились еле-еле, языки через плечо на спину закинув. А машины-то на месте и нету.
Ну, думаем, дело обычное — сентябрь месяц, кампания хлопкоуборочная в разгаре, бензинки ныма, машина задерживается. Подождём. Тем более, что харча вволю. И истреблять его надо, ибо привозить харч из маршрута — очень дурная примета. Сели в удобном месте и начали… нет, не есть, и не харчить даже, а методично так жрать. Жрали, жрали, жрали… пока всё не съели. А машина нем временем так и не появилась. Так что лежим, отдыхаем, перевариваем, как удавы.
И тут, откуда ни возьмись, появился… нет, не то, о чём подумали испорченные мальчики и девочки. А Партии — не тот, которого по телевизору показывали, а нашей, Текеликской ПРП. С объёмистым таким рюкзаком. И говорит:
— Дети мои, у меня для вас вас две новости — хорошая и плохая. Вопроса не задаю, а, как начальник, сам решаю, с какой начать. Начну с хорошей. Я вам арбузик принес.
И из рюкзака своего объёмистого достаёт такой увесистый арбузик — думаю, самый большой, какой на ближайшем базаре нашёл, кил на 20–25.
Ну мы, рожи обожравшиеся, этот арбузик в шесть секунд и умяли. В качестве десерта, после конской тушёнки и тому подобных деликатесов, включавших и рыбный завтрак туриста, пошёл замечательно. Да ещё и на жаре — спустились-то мы километров до двух, в Горной Фергане там даже конец сентября — вполне себе лето, тем более глубоко после полудня.
— А теперь, — говорит начальник, — новость плохая: сель прошёл, мост на речке снесло, машина не придёт. Так что давайте-ка ноги в руки, да пилить ещё кил 15 до навесной переправы, машина за ней.
Ну надели мы рюкзачки осто… надоевшие, да и пошли, вечерним ферганским солнцем палимые. А начальничек даже и не предложил взять ничего себе из груза нашего. Хотя и рюкзак абалаковский, пустой, имел, и видел, что груза у нас более чем много. Ну матюгнулись мы каждый про себя, волю в кулак собрали — дошли.
Вернее, почти дошли. Потому что от конца бывшей дороги, по которой топали, до навесной переправы — ещё метров 500. Не много, вроде. И не вверх, не вниз — по горизонтали. Но — по сцементированному пролювию. Кто не видел, что это такое, скажу: хуже для любой ходьбы ничего на свете не бывает. Это не осыпь, по которой в случае чего съедешь. И не скала, по которой можно идти ногами, чуть иногда руками подмогнувши. Гнусная такая вещь, соскользнуть — запросто, потому как чуток всё-таки сыпется, и зацепиться, если сорвешься, не за что. А если даже зацепишься — зацепленное прямо под руками выкрашивается.
Правда, там нечто типа тропки было пробито — как я потом понял, это начальник местный народ сблатовал, чтобы потрудились, пока он к нам с арбузиком бегал. Но тропка — шириной в полступни от силы. Правда, и вниз, до речки, немного, метров с полста — но там, на бережку, камушки всякие валяются, острые, так что и меньшего хватило бы.
Ну делать-то не х…фига, пошли мы по той тропке. А начальник достал из рюкзачка своего два скальных молотка и пошёл ниже нас метра на полтора. Без тропы, прям по этой стенке — не стенке, осыпи — не осыпи. Хреновине пролювиальной, одним словом. И каждого из нас страховал — молотками, чуть у кого нога соскользнет (а соскальзывала она часто, да и полста кил камней, в рюкзаке болтающихся, устойчивости не прибавляют). Успешно страховал, иначе я бы этим воспоминаниям не предавался, Витька не стал бы проректором Воронежского универа… Ну и всё такое прочее. При том, что трое из наших были на голову его выше и кил на 20–30 потяжельче.
Так и дошли. Переправились, в машину погрузились, в Ош рванули. Ну, а в Оше, как положено, уже и отдохнули от души. На этом мой сезон 77-го года закончился. Потому как обстоятельства потребовали срочно лететь в Ташкент. Но эту историю я здесь рассказывать не буду.
А начальника того звали — Павел Вольфович Зайд. Кандидат гэ-мэ наук, ляг карты чуть иначе — был бы первооткрывателем пары месторождений, лауреатом какой-никакой завалящей Государственной премии. Альпинист, снежный барс, первовосходитель на… и первопроходитель маршрутов, а также протчая, и протчая, и протчая…
С лёгкой руки Димки, сына Насатовича, узких кругах был широко известен под псевдонимом «дядя Паша». Он сначала огорчался, потом привык. Ныне на Израильщине пребывает.
Мой второй учитель — и по профессии, и по жизни. Чтобы сразу так, и по жизни, и по профессии, у меня было три учителя. О первом и третьем (порядок номеров — хронологический) я со временем тоже расскажу. И вообще, за этим маленьким рассказиком, про Сурметашский массив, арбузик и скальные молоточки, стоит много сюжетов и судеб.