Большой маршрут от лагуны Северной. Олюторка, 1981 год

Алексей Федорчук

Истории о разжигании костров заставила меня вернуться к воспоминаниям о 1981 годе и работе вокруг лагуны Северная. Частично эта тема была затронута ранее, на странице с подборкой фотографий того сезона. Однако слов в той заметке было мало, да и часть фоток, по техническим причинам, оказалась неокученной. Ныне я их пересканировал и размещаю здесь — вместе с описанием одного забавного маршрута.

Началось с того, что решили мы поработать вдоль побережья к северу от лагуны Северной. И в одном из маршрутов оказалось, что тут рукой подать до устья реки Большой Тигиль, в где в прошлом, 1980, году обнаружили интересную штуку. Наш Великий Белый Вождь (то есть научный руководитель) задумчиво окрестил её олистостромой, что потом стало притчей во языцех, потому как на самом деле это был тектонический меланж. Но от своего определения он отказываться упорно не хотел. И потому у нас получилось почти как с Ленином и Партией: говорим «олистострома» — подразумеваем меланж, говорим «меланж» — подразумеваем… тоже меланж.

Впрочем, в рамках сегодняшней истории эти терминологические заковыки несущественны. А существенно то, что, во-первых, в этих самых образованиях (назову их дипломатично — просто микститами) обнаружились глыбы базальтов океанического типа, которые меня, собственно, и интересовали.

А во-вторых — от нашего нынешнего лагеря до смычки с прошлогодним участком оставалось всего чуть больше десяти километров птичьего полёта. Которые мы с Пашей решили преодолеть по хребтику, тянувшемуся вдоль побережья. Ибо, опять же во-первых, он был гораздо прямей береговой линии, и геометрически куда ближе к тому самому полёту, который птичий.

Во-вторых, не было риска упереться в какой-нибудь прижим, непроходимый по приливу. Потому как таблица приливов у нас, конечно, была, но — составленная в незапамятные времена сельдяных рыбзаводов (последний из которых закрылся ещё до моего рождения), и от реальности отличалась довольно сильно. Так что мы в неё и заглядывать перестали, во избежание иллюзий.

Наконец, в-третьих, и, как ни странно, действительно последних, на водоразделе тоже неплохо было немножечко поработать. Тамошние вулканогенно-обломочные толщи чисто профессионально меня не очень интересовали, но для полноты картины поглядеть на них следовало. Да и вообще, геология — штука такая: никогда нельзя быть уверенным, что чего-то интересного не окажется в самом неожиданном (и неподходящем) месте. Что и подтвердило событие, случившееся в финале этого маршрута.

В принципе задача виделась достаточно простой:

• от лагеря проломиться километра два через заросли кустарника, именуемого в народе мудодёром (это разновидность ивы, как явствует из названия, штука для ходьбы довольно мерзкая, но не смертельная);
• далее короткий крутой подъём примерно на километр на водораздел;
• затем километров 10 по водоразделу, который выглядел на карте и аэроснимках абсолютно голым и потому хорошо проходимым;
• после чего спуск к устью следующей к северу речки и поиски в береговых обравах той самой пресловутой «олистостромы»;
• и, наконец, возвращение в лагерь тем же порядком.

Первая часть замысла была реализована с точностью планов Германского Генштаба. Через мудодёр мы проломились с запланированными затратами сил, времени и ласковых русских слов. О подъёме и говорить нечего — на Алае у нас каждый рабочий день начинался с набора километра, а то и полутора, от лагеря до участка. И не с практически нуля, как здесь, а тысяч так с трёх с полтиной. И путь по водоразделу оказался ожидаемым: то есть а) легко проходимым, и б) совершенно неинтересным. Из слагавших его мерзких зелёных туффитов пробы можно было брать чисто для проформы: для петролога или геохимика они не интересны, а надеяться на вытравление из них микрофауны (конкретно, радиолярий) было бы более чем оптимистично. Тем не менее, опробование на сей предмет я добросовестно проводил, отбирая всё, что имело хоть намёк на кремнистость.

Однако всё это заняло не много времени, и отняло немного сил. И примерно к расчётному времени мы вышли к устью той самой реки, где ожидалось южное продолжение полосы микститов устья реки Большой Тигиль. Если меня не подводит эклер, именовавшейся тоже Тигилём, только Малым.

Подкрепившись чаем и не помню чем ещё (поскольку маршрут предвиделся лёгким, никаких особенных запасов мы с собой не брали), отправляемся на север по побережью за искомыми микститами.

И вот тут случился облом: ни малейших микститов в береговых обрывах не оказалось. А обнаружились другие, очень интересные и не частые в тех краях породы: тонкослоистые кремни, местами яшмовидные, иногда кварцитовидные, местами вообще превращённые в кварциты. И при этом смятые в такую гармошку, какую я раньше видел только в докембрийских метаморфитах. Вот они, в разном ракурсе и степени приближения. Фронтальный вид немножко поотдаль:

Тоже с фронта, но поближе:

Соседние Фаберже на подходе в профиль:

И те же Фаберже, но почти в упор:

Шансов вытравить что-то из таких кремней было немного, но они были. А в таких случаях проб на микрофауну надо брать, не просто много, и даже не дох…фига, а прямо таки до матери снежного человека йетя. Чем мы с Пашей и занялись, продвигаясь в северу вдоль берега. И не теряя ещё надежды выйти на полосу микститов. До тех пор, пока не упёрлись в прижим, да ещё при начинающемся приливе. К тому же и солнце, как говорится в знаменитом фильме, уже клонилось к закату.

Короче говоря, можно было закругляться и поворачивать к лагерю. Что мы и собрались сделать, выйдя к возвратному подъёму. Где предварили возвращение последней чаёвкой, потому как вторая половина маршрута получилась довольно напряжённой. И тут чёрт или неведомый корякский дух дёрнул меня бросить последний взгляд на противоположный хребтик. И увидеть то, что я счёл останцом шарьяжа, образованным тем самым микститом, который ожидался в береговых обрывах:

Не проверить это было невозможно, с чем Паша, не смотря на своё здравомыслие, согласился — время до конца светового дня ещё оставалось. Так что притырили мы камни — и опять вперёд и вверх, от нуля до километра с копейками, к той самой зияющей вдали вершине:

Там мы провозились, наверное, столько же, сколько и внизу. Точнее, я провозился, потому что на подходе к вершине и на ней самой оказалось искомое: глыбы, блоки и пластины базальтов очень океанического вида (и, как оказалось, соответствующего состава). Которые потребовали опробования без дураков, на полную катушку. А поскольку базальт, знаете ли, не кремень, а порода довольно тяжёлая, это вылилось в очень большие килограммы.

А потом последовало сумеречное возвращение, плавно перешедшее в ночное. На обратном пути мы с Пашкой моторесурс организма выбрали полностью, и последние пару километров, уже спустившись на прямую к лагерю, ломились через куст, просто падая в него. А надо сказать, что Пашка — мужик под метр девяносто ростом, и в тогдашние свои тридцать с копейками весил 90 кил. И в этих килах не было ничего, кроме мощного костяка, тренированных мускулов и тросоподобных сухожилий. И, конечно же, головы — но головы нам тогда помочь мало чем могли…

В общем, небольшая вылазка, задумывавшаяся как прогулочная, обернулась одним из самых тяжёлых маршрутов в моей жизни. И, как признался Паша, в его — тоже. Именно после этого он настоял на том, чтобы впредь такие участки отрабатывались бы методом лодочных десантов, о чём я упоминал ранее. Не смотря на всю нелюбовь к водным предприятиям, я был вынужден с ним согласиться. Потому что Пашка никогда не позволял мне таскать больше двух третей своего груза. Нет, в лодочных маршрутах выгребать на ЛАС-5, в том числе иногда при нескольких баллах по Бофорту — эту вахту он нёс тоже. Но он считал это более целесообразным расходованием сил.

Post Scriptum. Описанное выше происходило также после учреждения Ордена Хуёбалды Зелёного. Но после обсуждения и обмена мнениями мы постановили, что свершённое нами деяние на Знак Ордена не тянет — в лучшем случае на медаль. А об обстоятельствах, приведших к учреждению Ордена и выработке его статута я расскажу на следующей странице.