Алексей Федорчук
Ровно год назад я сочинил маленькую заметку Песня для овернца. На что был спровоцирован своим старым товарищем Сергеем Злобиным, разместившим в тот день, день рождения Марка Фрейдкина, соответствующий случаю пост. Поскольку Марку, кроме всего прочего и очень многого, принадлежат лучшие переводы песен моего любимого из «ненаших» авторов, Жоржа Брассенса (и, кстати, их, то есть переводов, исполнение), пройти мимо я не мог. Сегодня же Сергей разместил ссылку на ту давешнюю заметку, чем спровоцировал меня на её продолжение.
Отступление. Сочинение этой заметки по ряду личных причин затянулось почти на сутки, поэтому в предыдущем абзаце «сегодня» следует заменить на «вчера».
В прошлой заметке было сказано, что знакомство советских людей с творчеством Брассенса началось в 1967 году, с выхода в наш прокат фильма «Франция–Песня». Однако память меня подвела — фильм этот был снят (и демонстрировался на экранах) в 1969 году. Что, конечно, сквозь дымку прошедших лет не принципиально. Важнее, что отдельные представители узких кругов широких народных масс узнали о Брассенсе несколько раньше — хотя часто и сами о том не подозревали.
Так, для меня такое вот нечувствительное знакомство состоялось в мае 1966 года — вскоре после Ташкентского землетрясения. Жили мы тогда во дворе, образованном тремя «геологическими» домами, относившимися к Краснохолмской экспедиции — легендарной на грани мифичности, настолько, что нынче и название её мало кто помнит. Во всяком случае, прямой информации о ней вы в Сети найдёте немного, даже как следует покопавшись в закромах Гоши и Яши. Ну да речь сейчас не о ней, просто к слову пришлось.
Так вот, первый (и самый сильный) толчок Ташкентского землетрясения произошёл в конце апреля 1966 года (а, вот тут мне подсказывают — 26 апреля). И одним из его последствий была отмена занятий в школах. О последствиях более масштабных сейчас говорить неуместно. Но для нас, обитателей двора в тогдашнем конце улицы Шота Руставели, ребят и девчат в возрасте от 5 до 15, именно это было Главным Событием. Которое, в свою очередь, вызвало свои последствия.
Апрель месяц в Азии — это уже начало полевого сезона. И Родина в очередной раз жизненно нуждалась во всяких железиях, типа ураниев и презрениев с примкнувшими к ним меркуриями. Так что нашим родителям заниматься нами было недосуг. Но, чтобы голова не думала о чадах и домочадцах (а не при сыпало ли их штукатуркой при очередном толчке?), всю пацанву с нашего двора перевели на казарменное положение.
А именно. Во дворе, на так называемой «горке» (особенность ташкентского рельефа тех лет — такая «горка», естественная или техногенная, была почти в каждом дворе) поставили бааальшую шатровую палатку (на самом деле обычную производственную десятиместку), в ней установили раскладушки и категорически обязали спать именно там, а по возможности и в дневное время не особо где шататься.
Ну а чтобы благие намерения не разбились о пацанскую тягу к свободе, нам была обеспечена культурная программа в виде кабеля (ещё не Ethernet, и даже не коаксиала, а обычного электрического). К коему подсоединялся девайс, именуемый магнитофоном. Катушечным, широко известным тогда под отечественным брендом «Астра» и, если эклер не подводит, даже «два». Впрочем, все мы увидели тогда магнитофон впервые в жизни, и к какой по счёту модели он относился, нас не волновало.
Разумеется, после удовлетворения материальной потребности детворы в магнитофоне следовало, в соответствие с тезисом профессора Выбегалло, позаботиться и её духпотребностях. Что и было реализовано предоставлением нам чуть ли не ящика бобин с самыми разными записями — от крутой классики до лучших песен советских композиторов и даже, кажется, звёзд советской эстрады. Однако среди этого идеологически выдержанного изобилия затесалось и несколько плёнок с записями авторской песни, каковую мы тогда и услышали впервые. И полюбили больше всего, ранее перечисленного.
Среди авторов и исполнителей позднее были идентифицированы Городницкий, Ким, Кукин, даже Галич. И, конечно же, Визбор Иосич, уже тогда известный и любимый в геологических кругах. А в его репертуаре, отражённом на плёнке, присутствовала песенка про некоего Жана Ландрея, уроженца Парижа, текст которой можно прочитать, например, здесь. Она имела припев на французском, как можно было догадаться, языке, в русской транслитерации выглядевший примерно так:
То ли гэ, то ли гэ, дю вуляже,
Тра-та-та-та, та-та-та, тра-та-та.
Что тогда воспринималась нами как непереводимая игра строк с употреблением местных идиоматических выражений (кстати, в тексте по ссылке — ошибка в транслитерации).
Годы спустя я узнал, что Визбор Иосич сочинил эту песенку на мотив «Brave Margot» Брассенса, а строки припева почти напрямую заимствовал из неё. В прототипе они выглядят так:
Tous les gars, tous les gars du village
Étaient là, la la la la la la
А с полным текстом оригинала и его «нормальным» переводом можно ознакомиться, например, здесь.
Ну а потом, как я уже говорил, в 1969 году, был документальный фильм «Франция–Песня» поставленный Юрием Альдохиным. Он содержал подборку выступлений и исполнений французских шансонье (слово «шансон» в русском языке тогда ещё не обрело нынешнего одиозного значения).
Впрочем, говорить об этом фильме излишне — его надо смотреть и слушать. Тем более, что нынче такая возможность есть, в сети его найти можно (где? — сами знаете, где берутся такие вещи).
В ряду шансонье, тех, чьи имена уже тогда вошли в легенду, хронологически начиная с Эдит Пиаф и заканчивая Мирей Матье, нашлось место и Жоржу Брассенсу — законное второе по времени начала выступлений (а ранжировать их по таланту не будем, верно?). По сюжету фильма, он немножко рассказал о своей жизни и спел пару песен.
Самое смешное — тут меня опять подвела память: «Песни для овернца» среди них не было. И где я её слышал впервые, да ещё и с экрана, — остаётся загадкой. Возможно, в какой-то контрафактной записи, привезённой кем-то из товарищей «оттуда»? В славном городе Навои, в киноклубе при Навоинском ГОКе, таких крутили не мало — не то чтобы подпольно, но без излишней рекламы и ажиотажа… Во всяком случае, я помню эту песню с 60-х, и Брассенса во время её исполнения запомнил примерно таким (с поправкой на чёрно-белость изображения):
Эта фотография найдена ныне в Сети, и снята в 1966 году на концерте в TNP (Народный театр Франции, Париж).
Но зато в фильме приводятся слова Брассенса в переводе на русский М.Кудинова:
Песня — сплетение музыки и слов. Нужно, чтобы слова стоили сами по себе, нельзя, чтобы музыка доминировала над словами. Автор песен, который сочиняет и слова, и музыку, рискует принять за красивые те слова, которые такими не являются. Потому что музыка придаёт очарование чему угодно.
Мне кажется, песня — как женщина. Если она красиво одета, красиво причёсана, то становится ещё лучше. Но нужно, чтобы женщина была красива и тогда, когда на ней нет украшений. Нужно, чтобы мои песни были красивы и тогда, когда уберут музыку.
Чеканная формулировка отличия авторской песни от всех других песенных и поэтических жанров… Которую уместно дополнить словами Марка Фрейдкина — лучшего преложителя Брассенса на русский язык:
Многоопытные российские переводчики-профессоналы отлично знают, что в зависимости от специфики авторской манеры, особенностей дарования, принадлежности к тому или иному литературному направлению зарубежные поэты делятся на менее непереводимых, более непереводимых и совершенно непереводимых, и этих последних стараются по возможности избегать. А теперь в свете вышесказанного, представьте себе, что могло подвигнуть переводчика взяться за перевод Жоржа Брассенса — поэта заведомо и абсолютно непереводимого. Ответ один: страстная многолетняя любовь к этому поэту и в чем-то маниакальное стремление воспроизвести на языке родных осин хотя бы малую часть того поэтического блеска и великолепия, которым пронизано творчество Брассенса от первой до последней строчки.
До первоисточника мне докопаться не удалось, а где и когда услышал эти слова — не помню в упор. Нынче же в Сети обнаружил их здесь.
Вообще нынче в сети можно найти много сведений о жизни и творчестве Брассенса (в том числе и на русском). Поэтому не буду пересказывать легенды, возникшие вокруг его имени тогда, в конце 60-х — начале 70-х (легенды и мифы советского народа — это совсем отдельная тема). Не буду приводить также ссылок и на его песни в оригинале и русских переводах, в том числе сделанных и исполненных Марком Фрейдкиным. Упомяну только один малоизвестный факт.
Первая публикация подборки стихов Брассенса на русском языке (в переводах Александра Кушнера) была напечатана у нас в середине 80-х, в журнале «Иностранная литература». С предисловием Булата Окуджавы. Позднее, на рубеже перестройки и капитализма, эта подборка издавалась отдельной книжкой, ставшей библиографической редкостью на пути от типографии до оптовиков. Целиком в Сети обнаружить её мне не удалось — есть только отдельные фрагменты, в том числе эпонимический «Таинственный Пан» (или «Великий Пан» — в оригинале «Le Grand Pan»). Его можно найти, например, здесь — вместе с другими материалами о Брассенсе, и вообще о французском (то есть настоящем) шансоне и о шансонье.